Читаем без скачивания Мужчина, который забыл свою жену - Джон О`Фаррелл

Я лежал в ванне, полной душистой пены, так долго, что вода остыла и пришлось добавить горячей. Погрузившись в воду с головой, я отгородился от окружающего мира. Слышал только биение сердца. Вот она, реальность: стук твоего сердца и твои глаза, открытые в мир.

Я медленно вынырнул, взглянул на потолок. Тотальный покой. Голова совершенно пуста. Крошечный паучок прячется в щели оконной рамы. В этот миг всё и случилось. Ниоткуда, без всяких ассоциаций или логических рассуждений возникло моё первое воспоминание. Такое яркое, словно я оказался там, прожил всё заново в реальном времени, испытал всё чувства, услышал звуки, даже погоду вспомнил, — эпизод возродился в моей голове сразу, весь целиком.

Мы с Мэдди, держась за руки, идём вверх по холму, поросшему травой, перепрыгиваем через коровьи лепёшки и кроличьи норы, пока не добираемся наконец до вершины; ветер и солнце ласкают наши лица, сливающиеся в очередном поцелуе.

— Итак, куда дальше? — Я смотрю вниз, в сторону моря.

— Не знаю. Поселимся вместе, проживём, может, десять лет в безмятежном счастье, пока я не обнаружу, что у тебя роман с заместителем?

— Заместителем? Почему не с секретаршей?

— Сюрприз! Твой заместитель — мужчина.

— Ах да, я же латентный гомосексуалист. Поэтому-то ты и кажешься мне такой привлекательной…

— Десять лет! Господи, нам же будет почти тридцать, уже старость!

— А я с возрастом планирую выглядеть только лучше. Как тот парень в рекламе «Троя 2000» — «тронутые сединой волосы на висках».

— И голос твой будет дублировать актёр-англичанин.

— Именно так.

Не задумываясь о направлении, мы просто брели от холма к холму; рюкзаки и палатка казались совсем не тяжёлыми, и мы оптимистично продолжали путь по просторам Ирландии. Это были наши первые каникулы вместе. Погода отличная, на всякий случай у нас есть палатка — что может помешать?

— О нет! Невозможно! — воскликнула Мэдди встревоженно.

— Что такое? В чём дело?

— Я забыла отправить открытку тётушке Бренде. В который уже раз!

— Ту самую, шовинистическую?

— Это не шовинизм. Это лукавый ирландский стереотип.

На открытке, которая предназначалась тётушке Бренде, изображен был мультяшный лепрекон{1} с пинтой «Гиннесса», надпись на открытке гласила: «Добрейшего всем утречка!!» Я полагал, что картиночка на любителя, но Мэдди твёрдо стояла на своём выборе открытки для престарелой тётушки.

— Уверена, ей понравится. У неё есть гномы.

— Гномы?

— Ну да, в саду.

— Ах да, конечно, в саду. Я и не предполагал, что они резвятся в её прическе.

Лепрекон не потерял жизнерадостности за три дня, проведённые в боковом кармане рюкзака Мадлен. Она уже написала короткое оптимистическое послание на оборотной стороне открытки, заботливо добавила адрес и прилепила тщательно подобранную ирландскую марку. Не хватало только завершающего штриха — опустить открытку в почтовый ящик. Когда Мэдди вернётся в Англию и распакует рюкзак, лепрекон всё так же будет желать «Добрейшего утречка». Она решится всё же наклеить английскую марку поверх ирландской в надежде, что тетушка Бренда ничего не заметит или вовсё не знает пока о том, что Ирландия обрела независимость ещё в 1921 году. Она попросит меня отправить эту открытку, и я бережно положу её во внутренний карман пиджака. И когда случайно обнаружу там несколько месяцев спустя, буду долго размышлять, каким образом объяснить любимой девушке, что я позабыл отправить откровенно шовинистическую открытку легендарной тётушке Бренде.

Мы с Мэдди проехали автостопом и прошли пешком Западный Корк, и теперь перед нами расстилались длинные песчаные пляжи, известные как Барликоув. Холмы спускались к идеальному пляжу, а дальше тянулись крутые, поросшие травой дюны. Маленький ручеек вился к соленому озеру, образованному приливом; а ещё — разбросанные там и сям по склонам холмов белые домишки и подёрнутый дымкой горизонт, проколотый крошечным силуэтом Фастнетского маяка.

— Может, остановимся здесь на ночь? — радостно предложил я. — Искупаемся, разожжём костёр из плавника, устроим буколический пикник «назадкприроде» из сосисок и растворимой лапши?

— Но дама из паба сказала, что собирается гроза, помнишь? Можно вернуться в Крукхэйвен. В пабе есть комнаты наверху.

— Да брось ты — ясный солнечный день. А здесь отличное место. То, что надо! — Я уже снимал рюкзак.

Шесть часов спустя нас разбудил полог палатки, сорванный ураганом и громко хлопавший над нашими головами. Дождь барабанил по крыше палатки, и вода струилась по стойке, лужицей скапливаясь у наших ног. Несмотря на безрассудное пренебрежение мнением местных пророков, именно благодаря грозе мы чувствовали себя особенно уютно. Как романтично оказаться вдвоём в сложной ситуации.

— Я же предупреждал, не стоит обращать внимания на эту тётку из паба.

— Ты был прав. Всем известно, что в Ирландии не бывает дождей. Она знаменита на весь мир своим засушливым климатом. Именно поэтому Боб Гелдоф так интересуется засухой[5].

Очередной порыв ветра едва не унёс палатку, растяжки с одной стороны слетели, стойки повалились, и нас накрыло брезентом. Я громко выругался, неожиданно испуганно, чем вызвал приступ заливистого смеха у Мэдди, которую продолжала веселить бутылка белого вина, выпитая нами на закате.

Я попытался установить стойки изнутри, но при таком ветре это оказалось невозможно, и на наши вещи хлынул поток воды. Мэдди всё не унималась, потом высунула голову наружу, посмотреть, что там творится.

— Может, тебе выйти и попробовать укрепить их снаружи? — предложила она.

— Почему мне?

— Ну, потому что я не хочу намочить футболку, а ты можешь выскочить прямо так.

— Но я совершенно голый!

— Ага, но кто будет бродить по окрестностям в такую ночь? — резонно заметила она. — Давай, смелей, а я приготовлю сухое полотенце к твоему возвращению.

И вот моё бледное обнаженное тело замаячило во мгле, вступив в противоборство с ветром и дождём, а Мэдди торопливо застегнула вход в палатку за моей спиной. И уже оттуда услышала, как старческий голос с ирландским акцентом невозмутимо спрашивает меня, «всё ли в порядке».

— О, здрасьте, э-э, да, большое спасибо. Нашу палатку сорвало ветром…

— Ага, я видел, как вы тут устраивались, — из-под громадного зонтика проговорил мужчина. — И подумал, что надо бы глянуть, как оно у вас.

Я услышал хихиканье Мэдди — она наверняка заметила, что к нам приближается этот дядька, и сознательно вытолкала меня на улицу.

— Пока нормально! — сострил я и деланно рассмеялся.

— Там дальше есть амбар. Можете перебраться туда, если пожелаете.

— Спасибо, это очень любезно с вашей стороны.

— Но не стоит скакать в такую погоду с голыми яйцами. Застудишь их до смерти.

Из палатки донеслось очередное радостное фырканье, а я стоял под проливным дождем и, прикрыв гениталии ладонями, вёл непринужденную беседу с местным фермером.

— Думаете? Понимаете, я просто не хотел замочить одежду. Но пожалуй, неплохой совет — немедленно вернусь в палатку. Спасибо, что побеспокоились о нас!

Растяжки так и не были укреплены, палатка так и пролежала всю ночь на наших телах, но всё это не имело ровно никакого значения — и то, что мы практически не спали, и что наутро пришлось сушить всё наше барахло, — потому что сейчас нам хотелось только хохотать и хохотать. Наверное, так мы демонстрировали друг другу, с каким оптимизмом готовы смотреть в лицо неприятностям. Мэдди было неважно, что я не послушался её совета и оказался не прав; ничто не могло омрачить нашего счастья. Мы были молоды, и брезент, накрывший нас с головой, не помешал нашему сладкому сну в обнимку, от неудобств нас надежно защищал восторг — ведь мы были вместе.

— Я вспомнил! — с воплем вылетел я из ванной. — Только что вспомнил целый эпизод из своей жизни!

Гэри и Линда порадовались за меня, хотя их радость была несколько сдержанной, что неудивительно: практически голый мужик, дико хохоча, прыгал по их кухне, разбрасывая вокруг клочья душистой пены. Возможно, именно ощущение собственной обнажённости и мокрости спровоцировало нужные ассоциации, но я был уверен, что видел именно Мадлен. Линда принесла мне розовый махровый халат, а крошечное полотенце, которым я пытался прикрыть свой срам, сунула в стиральную машину.